ГлавнаяРазноеРабле гаргантюа и пантагрюэль

Краткое содержание Гаргантюа и Пантагрюэль Франсуа Рабле. Рабле гаргантюа и пантагрюэль


Читать Гаргантюа и Пантагрюэль — I - Рабле Франсуа - Страница 1

Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля, некогда сочиненная магистром Алькофрибасом Назье, извлекателем квинтэссенции, книга, полная пантагрюэлизма.

Francois Rabelais

1493 — 1553

Читатель, друг! За эту книгу сев,

Пристрастия свои преодолей,

Да не введет она тебя во гнев;

В ней нет ни злобы, ни пустых затей.

Пусть далеко до совершенства ей,

Но посмешит она тебя с успехом.

Раз ты тоскуешь, раз ты чужд утехам,

Я за иной предмет не в силах взяться:

Милей писать не с плачем, а со смехом,

Ведь человеку свойственно смеяться.

От автора

Достославные пьяницы и вы, досточтимые венерики (ибо вам, а не кому другому, посвящены мои писания)! В диалоге Платона под названием Пир Алкивиад, восхваляя своего наставника Сократа, поистине всем философам философа, сравнил его, между прочим, с силенами. Силенами прежде назывались ларчики вроде тех, какие бывают теперь у аптекарей; сверху на них нарисованы смешные и забавные фигурки, как, например, гарпии, сатиры, взнузданные гуси, рогатые зайцы, утки под вьючным седлом. крылатые козлы, олени в упряжке и разные другие занятные картинки, вызывающие у людей смех, — этим именно свойством и обладал Силен, учитель доброго Бахуса, — а внутри хранились редкостные снадобья, как-то: меккский бальзам, амбра, амом, мускус, цибет, порошки из драгоценных камней и прочее тому подобное. Таков, по словам Алкивиада, и был Сократ: если бы вы обратили внимание только на его наружность и стали судить о нем по внешнему виду, вы не дали бы за него и ломаного гроша — до того он был некрасив и до того смешная была у него повадка: нос у него был курносый, глядел он исподлобья, выражение лица у него было тупое, нрав простой, одежда грубая, жил он в бедности, на женщин ему не везло, не был он способен ни к какому роду государственной службы, любил посмеяться, не дурак был выпить, любил подтрунить, скрывая за этим божественную свою мудрость. Но откройте этот ларец — и вы найдете внутри дивное, бесценное снадобье: живость мысли сверхъестественную, добродетель изумительную, мужество неодолимое, трезвость беспримерную, жизнерадостность неизменную, твердость духа несокрушимую и презрение необычайное ко всему, из-за чего смертные так много хлопочут, суетятся, трудятся, путешествуют и воюют.

К чему же, вы думаете, клонится это мое предисловие и предуведомление? А вот к чему, добрые мои ученики и прочие шалопаи. Читая потешные заглавия некоторых книг моего сочинения, как, например, Гаргантюа, Пантагрюэль, Феспент, О достоинствах гульфиков? Горох в сале cum commento [1] и т. п., вы делаете слишком скороспелый вывод, будто в этих книгах речь идет только о нелепостях, дурачествах и разных уморительных небывальщинах; иными словами, вы, обратив внимание только на внешний признак (то есть на заглавие) и не вникнув в суть дела, обыкновенно уже начинаете смеяться и веселиться. Но к творениям рук человеческих так легкомысленно относиться нельзя. Вы же сами говорите, что монаха узнают не по одежде, что иной, мол, и одет монахом, а сам-то он совсем не монах, и что на ином хоть и испанский плащ, а храбрости испанской в нем вот настолько нет. А посему раскройте мою книгу и вдумайтесь хорошенько, о чем в ней говорится. Тогда вы уразумеете, что снадобье, в ней заключенное, совсем не похоже на то, какое сулил ларец; я хочу сказать, что предметы, о которых она толкует, вовсе не так нелепы, как можно было подумать, прочитав заглавие.

Положим даже, вы там найдете вещи довольно забавные, если понимать их буквально, вещи, вполне соответствующие заглавию, и все же не заслушивайтесь вы пенья сирен, а лучше истолкуйте в более высоком смысле все то, что, как вам могло случайно показаться, автор сказал спроста.

Вам когда-нибудь приходилось откупоривать бутылку? Дьявольщина! Вспомните, как это было приятно. А случалось ли вам видеть собаку, нашедшую мозговую кость? (Платон во II кн. De rep. [2] утверждает, что собака — самое философское животное в мире.) Если видели, то могли заметить, с каким благоговением она сторожит эту кость, как ревниво ее охраняет, как крепко держит, как осторожно берет в рот, с каким смаком разгрызает, как старательно высасывает. Что ее к этому понуждает? На что она надеется? Каких благ себе ожидает? Решительно никаких, кроме капельки мозгу. Правда, эта «капелька» слаще многого другого, ибо, как говорит Гален в III кн. Facu. natural. [3] и в XI De usu parti. [4], мозг — это совершеннейший род пищи, какою нас наделяет природа.

По примеру вышеупомянутой собаки вам надлежит быть мудрыми, дабы унюхать, почуять и оценить эти превосходные, эти лакомые книги, быть стремительными в гоне и бесстрашными в хватке. Затем, после прилежного чтения и долгих размышлений, вам надлежит разгрызть кость и высосать оттуда мозговую субстанцию, то есть то, что я разумею под этим пифагорейским символом, и вы можете быть совершенно уверены, что станете от этого чтения и отважнее и умнее, ибо в книге моей вы обнаружите совсем особый дух и некое, доступное лишь избранным, учение, которое откроет вам величайшие таинства и страшные тайны, касающиеся нашей религии, равно как политики и домоводства.

Неужто вы в самом деле придерживаетесь того мнения, что Гомер, когда писал Илиаду и Одиссею, помышлял о тех аллегориях, которые ему приписали Плутарх, Гераклид Понтийский, Евстафий, Корнут и которые впоследствии у них же выкрал Полициано? Если вы придерживаетесь этого мнения, значит, мне с вами не по пути, ибо я полагаю, что Гомер так же мало думал об этих аллегориях, как Овидий в своих Метаморфозах о христианских святынях, а между тем один пустоголовый монах, подхалим, каких мало, тщился доказать обратное, однако ж другого такого дурака, который был бы ему, как говорится, под стать, не нашлось.

Если же вы смотрите иначе, то все-таки отчего бы вам и почему бы вам не сделать того же с моими занятными в необыкновенными повестями, хотя, когда я их сочинял, я думал о таких вещах столько же, сколько вы, а ведь вы, уж верно, насчет того, чтобы выпить, от меня не отстанете? Должно заметить, что на сочинение этой бесподобной книги я потратил и употребил как раз то время, которое я себе отвел для поддержания телесных сил, а именно — для еды и питья. Время это самое подходящее для того, чтобы писать о таких высоких материях и о таких важных предметах, что уже прекрасно понимали Гомер, образец для всех филологов, и отец поэтов латинских Энний, о чем у нас есть свидетельство Горация, хотя какой-то межеумок и объявил, что от его стихов пахнет не столько елеем, сколько вином.

То же самое один паршивец сказал и о моих книгах, — а, да ну его в задницу! Насколько же запах вина соблазнительнее, пленительнее, восхитительнее, животворнее и тоньше, чем запах елея! И если про меня станут говорить. что на вино я трачу больше, чем на масло, я возгоржусь так же, как Демосфен, когда про неге говорили, что на масло он тратит больше, чем на вино. Когда обо мне толкуют и говорят, что я выпить горазд и бутылке не враг, — это для меня наивысшая похвала; благодаря этой славе я желанный гость в любой приятной компании пантагрюэлистов. Демосфена один брюзга упрекнул в том, что от его речей пахнет, как от фартука грязного и замызганного маслобойщика. Ну, а уж вы толкуйте мои слова и поступки в самую что ни на есть лучшую сторону, относитесь с уважением к моему творогообразному мозгу, забавляющему вас этими россказнями, и по мере сил ваших поддерживайте во мне веселое расположение духа.

online-knigi.com

Анализ романа «Гаргантюа и Пантагрюэль»

Франсуа Рабле — автор одного романа, зато какого! Его объемный и не поддающийся чтению труд стал манифестом новой эпохи, где человек становится вровень с его создателем, а не падает ниц, пресмыкаясь и боясь небесной кары. Книга подарила боязливо скукоженному миру образ человека ренессанса — возрождения к полноценной жизни.

Жанровые особенности

«Гаргантюа и Пантагрюэль» — это сатирический роман, созданный с помощью таких литературных приемов, как гротеск и гипербола. К сожалению, смысл многих саркастических выпадов Франсуа Рабле в настоящее время утрачен, поэтому объемный труд читается натужно, хоть и должен был развеселить публику, как ярмарочный балаган (по стилистике роман напоминает шутовские истории паяца, который злобно высмеивает уклад жизни, не боясь понести наказание).

Основные темы

Автор обличает извечные человеческие пороки и высмеивает слабости, недостатки и проблемы своего времени. Излюбленными объектами для насмешек Рабле являются церковь и католический институт монашества, что неудивительно — он знал о лени, невежестве, алчности, ханжестве и лицемерии духовного сословия не понаслышке, ведь сам в молодости жил в монастыре. Кроме того, известно, что Рабле был медиком, значит, имел рациональное мышление и живой ум, а не зашоренное сознание фанатика.

Досталось от его пера и средневековой схоластике, оторванной от той реальности, которую во всех ее проявлениях так любят главные герои. Слепая вера и религиозное лицемерие вызывали у Рабле такое неприятие, что он не постеснялся замахнуться даже на Священное писание, кое-какие эпизоды из которого ловко спародировал в романе. Так что, немудрено, что все части «Гаргантюа и Пантагрюэля» были осуждены богословским факультетом Сорбонны как еретические.

Кто такой Франсуа Рабле?

Франсуа Рабле — это первый певец Ренессанса, осмелившийся восстать против средневековой косности и бесправия здравого смысла. Бесчеловечным догмам  он противопоставил идеалы свободы и гуманизма. Главы о Телемском аббатстве, а также о воспитании Гаргантюа под руководством Понократа, являются законченным воплощением гуманистических принципов. Поэтому «Гаргантюа и Пантагрюэль» —  это самый объемный литературный памятник эпохи Возрождения.

О самом авторе известно крайне мало, так как он скрывался от властей за свои литературные изыскания. Он написал тогда, когда за свободу слова можно было поплатиться вечной неволей, а то и жизнью. Сохранились упоминания о том, что он в юношестве жил в монастыре, потому так хорошо знает внутреннюю сторону обычаев и грешком духовного сословия. Потом он сбежал из божьего храма, отчаявшись в намерении стать добродетельным католиком. С этих пор началась пора его скитаний, когда он овладел искусством врачевания и мастерством слова. Общаясь с пациентами, лекарь узнал множество легенд и сказаний о национальных героях ярмарочных балаганов — Гаргантюа и Пантагрюэле, которые впоследствии перекочевали в его книгу.

Комический эффект

Именно простых людей больше всего угнетала церковь, ведь этот институт был монополистом в области просвещения среди широких народных масс. Поэтому комический эффект в романе Рабле помещается в форме грубоватого юмора, понятного простому человеку. Шутки связаны с недостатками тела и физиологией, поглощением пищи и вина, половыми отношениями и венерическими заболеваниями. Все эти темы в романе «Гаргантюа и Пантагрюэль»были совершенно несвойственны средневековой литературе, которая была тесно связана с религиозной традицией.

В ходе исторического литературного процесса неоднократно предпринимались попытки «адаптировать» Рабле к меняющимся представлениям о морали и нравственности, но, как известно, из песни слова не выкинешь — «вычищенный» роман, без сомнения, уступает оригиналу.

Стилистика Рабле

Язык в романе «Гаргантюа и Пантагрюэль» изобилует непристойными словесными оборотами и карикатурно поданными выжимками из священных текстов. Текст неразрывно связан с народной культурой Франции позднего Средневековья и Возрождения. Образы главных героев, Гаргантюа и Пантагрюэля, имена которых взяты напрямую из французского фольклора, символизируют Ренессанс с его отказом от традиционных жизненных установок Средневековья. Главная идея эпохи Возрождения – возвращение интереса к светскому искусству и познанию мира, свободному от догм и ограничений.

Язык Рабле — причудливый, сложный, нагромождение оборотов и средств художественной выразительности сбивает читателя с толку, заставляет не раз перечитывать предложение в погоне за сутью.

Композиция

Гротескно-комическая структура романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» имеет несколько функций. Она заманивает читателя, интересует его на протяжении всего повествования и облегчает восприятие глубоких мыслей в основе творческого метода Рабле. С другой стороны, она их маскирует, то есть служит щитом от въедливой цензуры. Шутовство и дуракаваляние образуют мощный комический эффект в средневековой литературе на пороге эпохи Возрождения. Композиция романа – это свободное чередование эпизодов и образов.

Скрепляющей основной идеей «Гаргантюа и Пантагрюэль»  является гротеск народного характера. Не все мысли Рабле расшифрованы. Частный случай гротеска – размеры Гаргантюа в первых двух книгах. Это гиперболизированное стремление натуры освободиться от гнета средневековых норм.

Главная идея

Хоть книга и велика по объему, словно ее герой, она несет вполне себе конкретный посыл. Рабле видел, как люди страдают от засилья религиозного суеверия, воспринимая не умелые проповеди, как слово Божие, хотя именно в них теряется смысл любого религиозного культа. Народ же прозябал в невежестве и фанатизме, поэтому родители не хотели лечить и учить детей, считая любое вмешательство в ум и тело своего ребенка бесовским промыслом. Поэтому главная идея романа Рабле — показать приобщение к национальной французской культуре, ее истокам, а не рабское повиновение жутковатой демагогии католицизма. Он хотел, чтобы человек полагался на свой здравый смысл, а не на абстрактные и неверно истолкованные учения схоластиков. Теоретики были оторваны от жизни, сами на хлеб не зарабатывали, поэтому не могли учить народ, исходя из его надобностей.

Характеристика главных героев

  1. Описания персонажей в книге крайне разрознены и обильны, поэтому бывает сложно сразу сориентироваться, кто есть кто. Для понимания сути романа необходимо четко уяснить себе, кто такой Гаргантюа (Gargantua)? Это король государства Утопия из рода великанов. Появляется в первой и эпизодически во второй и третьей книгах романа. Образ Гаргантюа — символ назревающего Ренессанса с его антропоцентрической позицией. Человек – не раб господень, он в буквальном смысле вырос, стал великаном, а не вошью.
  2. Как мы знаем, это не единственный великан в творении Рабле. Кто же такой Пантагрюэль (Pantagruel)? Это сын Гаргантюа, принц королевства Утопия. Появляется в романе со второй книги. Представляет собой тип передового человека эпохи Возрождения, который интересуется сразу несколькими научными дисциплинами и видами искусства.
  3. Великаны путешествуют и находят друзей по убеждениям, которые выражают те или иные идеи автора и развлекают особ королевской крови. Кто такой Брат Жан Зубодробитель (Frère Jean des Entommeures)? Это монах ордена святого Бенедикта. Появляется в первой, третьей, четвертой и пятой книгах. Он прекрасно проявляет себя, как во время войны с Пикрохолом, так и по ходу многочисленных пиров Гаргантюа и его сына.Брат Жан — «человек молодой, прыткий, щеголеватый, жизнерадостный, разбитной, храбрый, отважный, решительный, высокий, худощавый, горластый, носатый, мастак отбарабанить часы, отжарить мессу и отвалять вечерню».
  4. У брата Жана был помощник, необходимый на пирушках. Панург (Panurge) — это недоучившийся студент из Турени. Появляется во второй книге. Сходится с братом Жаном в неистощимом жизнелюбии и пристрастии к разного рода весёлым проделкам. Правда, в отличие от монаха, Панург слегка трусоват («я не боюсь ничего, кроме опасностей»).«Панург был мужчина… с крючковатым, напоминавшим ручку от бритвы носом, любивший оставлять с носом других, в высшей степени обходительный, впрочем слегка распутный и от рождения подверженный особой болезни, о которой в те времена говорили так: Безденежье — недуг невыносимый».
  5. Эпистемон (Epistémon). Это бывший наставник Пантагрюэля. Как и Панург, появляется в романе во второй книге. Из всех друзей Пантагрюэля наиболее образован, часто пускается в различные рассуждения отвлечённого характера, что не мешает ему быть верным товарищем и добрым собутыльником.

Анализ первой книги

В первой книге Гаргантюа  – добрый, миролюбивый великан-король. Их вообще в романе три таких красавца: Грангузье, Гаргантюа и Пантагрюэль. Так же есть три главные темы:

  1. Воспитание Гаргантюа. Противопоставление средневекового и ренессансного воспитания. Но даже в такой серьезной теме автор использует пародийную игру (к примеру, преувеличение старательности, которую проявляют воспитатели-гуманисты).
  2. Война с Пикрохолом. Противопоставление Пикрохола и Гаргантюа – сравнение средневекового и гуманистического правителя.
  3. Телемская обитель. Это, во-первых, противопоставление средневекового монастыря и утопии нового мира. Брат Жан – это порождение монастырских стен и одновременно их насмешливое отрицание. Девиз обители – “Делай, что хочешь” – издевательский перевертыш монастырского устава. Люди там жутко образованные: знают 5-6 языков, могут сочинять на них стихи, но как они используют свои знания? Какая польза миру от их учености? Монахи не помогают мирянам стать лучше, они просто спасаются бегством от проблем, поощряя свой эгоизм, надеясь вымолить легкую долю в раю. Автор высмеивает эту позицию.

Анализ второй книги

Во второй книге Пантагрюэль — добрый великан, добрый малый, обжора и любитель выпить. Мотив жажды, которая сопровождает рождение Пантагрюэля, — алчность познаний и обычная жажда. Новый человек — «алчущий познаний», а не тупоголовый раб чьих-то домыслов. В то же время он весел и прост в обращении, в нем нет чопорности и замкнутости средневекового человека. Параллель выпивки и науки проходит через всю книгу. Письмо Гаргантюа к Пантагрюэлю — манифест ренессанса. В нем заключена апология наук, апология движения истории и развития культуры.

Бахтин считает, что третья книга – органическое продолжение первых двух. В ней меняются все пропорции: действие продолжается всего 30 дней, герой Пантагрюэль уже нормального размера.

Что хотел сказать автор в пятой и четвертой книгах?

Ближе к финалу стало больше серьезности, ослаблена народно-карнавальная основа. Острова в 4-5 книгах чаще всего символизируют социальные институты, ценности. Там уже нет главного героя, все путешественники. Пантагрюэль возвышен, Панург — напротив.

В трех первых книгах Панург бросает вызов старому застойному обществу, поэтому так симпатичен, а в последующих частях уже не везде, протест размывается, становится менее нарочитым. В тех эпизодах, которые появились в 48 главе, он прежний, а в тех, которые в 52 главе – подчеркнуто трусливый (например, эпизод с бурей, Колбасами).

Это, видимо, связано с тем, что Панург и Пантагрюэль – разные полюса Божественной природы. Пантагрюэль – идеальный человек, Панург — реальный. Но писатель разочаровывается в реальном человеке, оттого и происходит снижение образа.

Чем заканчивается роман?

А тем, что Бутылка изрекла: “Тринк”, что означает «пей» (и «выпивай», и пей из источника мудрости). Рабле воспроизвел плавание к истине, путешествие в поисках этого вожделенного сокровища. Правда, абсолютной истины нет, перед авантюристами всплывает лишь фата-моргана. Поэтому они пьют и радуются жизни без призрака смерти и сомнительных обещаний божественной милости в обмен на земное счастье.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

literaguru.ru

Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Краткое содержание романа

На первый взгляд роман Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» кажется простым, забавным, комическим и одновременно фантастическим произведением. Но на самом деле в нем скрыт глубокий смысл, отражающий взгляды гуманистов того времени. Это и проблемы педагогики на примере обучения Гаргантюа, и политические проблемы на примере отношений между двумя государствами. Не обошел стороной автор и актуальные для той эпохи общественные и религиозные вопросы.

«Гаргантюа и Пантагрюэль»: краткое содержание I книги

Автор знакомит читателя с родителями главного героя и рассказывает историю его появления на свет. После того как его отец Грангузье женился на Гаргамелле, она проносила ребенка в чреве целых 11 месяцев и родила его через левое ухо. Первым словом младенца было «Лакать!» Имя ему дали по восторженному выкрику отца: «Ке гран тю а!», что в переводе означает: «Ну и здоровая же она (глотка) у тебя!» Далее следует рассказ о домашнем обучении Гаргантюа, о продолжении образования в Париже, о его битве с королем Пикрохолом и возвращении домой.

«Гаргантюа и Пантагрюэль»: краткое содержание II книги

В этой части произведения речь идет о женитьбе главного героя на Бадбек, дочери короля Утопии. Когда Гаргантюа было 24 года, у них появился сын - Пантагрюэль. Он был настолько огромным, что во время родов мать умерла. В положенное время Гаргантюа тоже отправил сына получать образование в Париже. Там Пантагрюэль подружился с Панургом. А после удачного разрешения спора между Пейвино и Лижизадом он прослыл великим ученым. Вскоре Пантагрюэль узнал о том, что Гаргантюа отправился в страну фей. Получив известие о нападении дипсодов на Утопию, он немедленно отправился домой. Вместе со своими друзьями он быстро разгромил врагов, а затем еще и покорил столицу амавротов.

«Гаргантюа и Пантагрюэль»: краткое содержание III книги

Дипсодия полностью покорена. Чтобы возродить страну, Пантагрюэль поселил в ней часть жителей Утопии. Панург задумал жениться. Они обращаются к разным гадалкам, пророкам, богословам, судьям. Но те не могут помочь, так как Пантагрюэль и Панург понимают все их советы и предсказания совершенно по-разному. В конце концов шут предлагает им отправиться к Оракулу Божественной Бутылки.

«Гаргантюа и Пантагрюэль»: краткое содержание IV книги

Подготовленные корабли вскоре вышли в море. На своем пути Пантагрюэль и Панург посещают несколько островов (Макреонов, Папефигов, Воров и разбойников, Руах, Папоманов и другие). Там с ними происходит немало фантастических историй.

«Гаргантюа и Пантагрюэль»: краткое содержание V книги

Следующим по курсу был остров Звонкий. Но посетить его путешественники смогли только после соблюдения четырехдневного поста. Затем были еще острова Плутней, Железных изделий. На острове Застенок Пантагрюэль и Панург еле вырвались из лап населяющих его чудовищ Пушистых Котов, живших одними взятками, получаемыми в необъятных количествах. Предпоследней остановкой путешественников стала гавань Матеотехния, на которой королева Квинтэссенция питалась только абстрактными категориями. И вот, наконец, друзья высадились на том острове, где обитал оракул Бутылки. После радушного приема принцесса Бакбук отвела Панурга в часовню. Там в фонтане лежала Бутылка, наполовину погруженная в воду. Панург исполнил песню виноградарей. Бакбук сразу бросила что-то фонтан, в результате чего в Бутылке послышалось слово «тринк». Принцесса достала книгу, обрамленную серебром, которая на самом деле оказалась бутылкой вина. Бакбук приказала Панургу немедленно осушить ее, так как «тринк» означает «Пей!» Напоследок принцесса передала Пантагрюэлю письмо для отца и отправила друзей домой.

fb.ru

29. Творчество Франсуа Рабле, «Гаргантюа и Пантагрюэль»

1. Крупнейшим представителем французского гуманизма и одним из величайших французских писателей всех времён являлся Француа Рабле (1494-1553). Родился в семье зажиточного землевладельца, учился в монастыре где с жаром изучал древних писателей и юридические трактаты. Покинув монастырь он занялся медициной, стал врачом в Лионе, совершил две поездки в Рим в свите парижского епископа, где изучал римские древности и восточные лекарственные травы. После этого состоял два года на службе у Франциска1, разъезжая по южной Франции и практикуя медицину, получил звание доктора медицины, ещё раз побывав в Риме и возвратившись, получил два прихода, но священнических обязанностей не исполнял. Умер в Париже. Учёные труда Рабле свидетельствуют об обширности его познаний, но не представляют большого интереса (комментирование античных работ по медицине).

2. Главное произведение Рабле – роман «Гаргантюа и Пантагрюэль», в котором под покровом шуточного повествования о всяких небылицах он дал необычайно острую и глубокую критику учреждений и обычаев средневековья, противопоставив им систему новой, гуманистической культуры. Толчком к созданию романа послужила вышедшая анонимная книга «Великие и неоценимые хроники о великом и огромном великане Гаргантюа», где пародировались рыцарские романы. Вскоре Рабле выпустил продолжение к этой книге под названием «Страшные и ужасающие деяния и подвиги прославленного Пантагрюэля, короля дипсодов, сына великого великана Гаргантюэля». Эта книга, выпущенная под псевдонимом Алькофрибас Назье, и составлявшая впоследствии вторую часть его романа, выдержала в короткое время ряд изданий и даже несколько подделок. В этой книге ещё преобладает шуточное над серьёзным, хотя уже слышны ренессансные мотивы. Вдохновлённый успехом этой книги, Рабле выпускает под тем же псевдонимом начало истории, долнжествовавшее заменить собой народную книгу, под заглавием «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля», которое составило первую книгу всего романа. Из своего источника Гаргантюа заимствовал лишь некоторые мотивы, остальное – его собственное творчество. Фантастика уступила место реальным образам, а шуточная форма прикрыла очень глубокие мысли. История воспитания Гаргантюа вскрывает различия между старым схоластическим и новым гуманистическим методами и педагогике. «Третья книга героических деяний и речений доброго Пантагрюэля» вышла в свет спустя много времени под настоящим именем автора. Она существенно отличается от двух предыдущих книг. В это время абсолютно изменилась политика Франциска, участились казни кальвинистов, восторжествовала реакция, возникла стражайшая цензура, которая вынудила Рабле сделать свою сатиру в «Третьей книге» более сдержанной и прикрытой. Рабле переиздал свои первые две книги, упразднив места, выражавшие сочувствие кальвинистам и смягчив выпады против сарбоннистов. Но, несмотря на это, его три книги были запрещены богословским факультетом Парижа. В «третьей книге» излагается философия «пантагрюэлизма», который для Рабле – во многом разочаровавшегося и сделавшегося теперь более умеренным – равнозначен внутреннему спокойствию и некоторому равнодушию ко всему, что его окружает. Первая краткая редакция «Четвёртой книги героических деяний и речей Пантагрюэля», также носит сдержанный характер. Но 4 года спустя, под покровительством кардинала дю Белле, Рабле выпусти расширенное издание этой книги. Дав волю своему негодованию против королевской политики, поддерживающей религиозный фанатизм, и придал своей сатире исключительно резкий характер. Через 9 лет после смерти Рабле была издана его книга «Звонкий остров», а ещё через два года под его же именем – полная «пятая книга», являющаяся наброском Рабле и подготовленная к печати одним из его учеников. Источником идей сюжетного замысла романа-эпопеи являлись: народная книга, богатая гратескно-сатирическая поэзия, развившаяся незадолго перед тем в Италии, Теофило Фоленго (автор поэмы «Бальдус»), который масерски прикрыл шутовской формой не только пародию на рыцарские романы, но иострую сатиру на нравы своего времени, на монахов, учёных педантов. Главный итсочник Рабле – народное творчество, фольклорная традиция (фаблио, вторая часть «Романа о Розе», Вийон, обрядово-песенная образность).

3. Все протесты против отдельных сторон феодализма, подняты Рабле на уровень сознательной, систематической критики феодального строя и противопоставлены продуманной и целостной системе нового гуманистического миропонимания. (античность). К народно-средневековому началу восходят также многие черты художественной техники Рабле. Композиция романа (свободное чередование эпизодов и образов) близка к композиции «Романа о Розе», «Романа о Лисе», №Большом завещании» Вийона + стихи гротеска, наполняющие роман. Хаотическая форма его повествования = выход человека Ренессанса на исследование действительности, чувствуется безграничность мира и таящихся в нем сил и возможностей (путешествие Панурга). Язык Рабле причудливый и полон синонимических повторов, нагромождений, идиом, народных пословиц и речений, он также имеет своей задачей передать всё богатство оттенков, свойственное ренессансному материально-чувственному восприятию мира.

4. Гротескног-комическая струя в романе Рабле имеет несколько задач: 1) заинтересовать читателя и облегчить ему понимания глубоких мыслей в романе 2) маскирует эти мысли и служит щитом от цензуры. Исполинские размеры Гаргантюа и всего его рода в первых двух книгах = символ влечения человека (плоти) к природе после оков средневековья + приближение к первобытным существам. За 20 лет, в течении которых писался роман, взгляды Рабле переменились (чувствуется при переходе после 2 книги), но основным свои идеям он остался верен: осмеяние средневековья, новый путь человека в гуманистическом мире. Ключ ко всяким наукам и всякой морали для Рабле – возвращение к природе.

5. Огромное значение у Рабле принимает плоть (физическая любовь, пищеварительные акты и т.д.). Рабле утверждает первенство физического начала, но требует, чтобы его превосходило интеллектуальное (картина невоздержанности в пище у Рабле носит сатирический характер. Особенно начиная с 3й книги звучит призыв к умеренности. Вера в естественную доброту человека и благость природы чувствуется на протяжении всего романа. Рабле считает, что естественные требования и желания человека нормальны если их не насиловать и не неволить (телемиты)., он утверждает доктрину «естественной нравственности» человека, не нуждающийся в религиозном обосновании. Но и вообще в понимании мира для религии нет места. Рабле практически исключает религиозную догматику. Всё что связано с католицизмом подергается жестокому осмеянию (сравнивает монахов с обезьянами, насмешка о непорочном зачатии Христа – рождение Гаргантюа). Но и кальвинизм Рабле недолюбливал. Евангелие Рабле приравнивает к античным мифам. Презирая всякое насилие над чеовеком, Рабле высмеивает теорию благородных родов и «благородства по наследству», выводя в своём романе «простых людей», а людей из высшего общества (исключая сказочных королей) наделяет саркастическими именами (герцог де Шваль, военоначальник Малокосос и т.д.). Даже в описании загробного мира, где побывал Эпистемон, царственных особ Рабле принуждает выполнять самые унизительные работы, тогда как бедняки наслаждаются прелестями загробного существования.

6. В романе Рабле выделяются три образа: 1) образ доброго короля в его трёх вариантах, по существу, мало отличавшихся друг от друга: Грангузье, Гаргантюа, Пантагрюэль (=утопическому идеалу государственного правителя, короли Рбле не управляют народом, а позволяют ему свободно действовать и абстрагируются от влияния герцогов-феодалов). После наступившей реакции образ короля пантагрюэля тускнет, в последних книгах он почти не показан правителем, а только путешественником, мыслителем, воплощающим философию «пантагрюэлизма». 2) Образ Панурга плут и остроумный насмешник, знающий 60 способов получения денег, из них саамы безобидный – кража исподтишка. Перенесённое Возрождением освобождение человеческого ума от старых предрассудков лишь в немногих случаях сочеталось с высоким моральным сознанием. Панург сочетает в себе образ шекспировского Фальстафа, острый ум разоблачающий все предрассудки, с абсолютной моральной беспринципностью. 3) брат Жан, безрелигиозный монах, любитель выпить и поесть, скинувший рясу и побивший древком от креста в винограднике солдат Пикрохола – воплащение народной мощи, народного здравого смысла и нравственной правды. Рабле не идеализирует народ. Брат Жан для него – не совершенный тип человека, но у брата Жана огромные возможности дальнейшего развития. Он – самая надёжная опора нации и государства.

  1. «Гаргантюа и Пантагрюэль» - самое демократическое и острое по мысли произведение французского Возрождения. Обогатил французский язык. Рабле не создал литературной школы и почти не имел подражателей, но влияние его на французскую лтературу огромно. Его гротескный гуманистический юмор чувствуется в творчестве Мольера, Лафонтена, Вольтера, Бальзака; за пределами Франции – Свифта и Рихтера.

studfiles.net

Книга Гаргантюа и Пантагрюэль читать онлайн Франсуа Рабле

Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль

Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля, некогда сочиненная магистром Алькофрибасом Назье, извлекателем квинтэссенции

*

Книга, полная пантагрюэлизма,

К ЧИТАТЕЛЯМ

                    Читатель, друг! За эту книгу сев,                     Пристрастия свои преодолей,                     Да не введет она тебя во гнев;                     В ней нет ни злобы, ни пустых затей.                     Пусть далеко до совершенства ей,                     Но посмешит она тебя с успехом.                     Раз ты тоскуешь, раз ты чужд утехам,                     Я за иной предмет не в силах взяться:                     Милей писать не с плачем, а со смехом, -                     Ведь человеку свойственно смеяться*.

     {*  Стихотворные  переводы,   отмеченные   звездочкой,   выполнены   Ю. Корнеевым.}

ОТ АВТОРА

     Достославные пьяницы и вы, досточтимые венерики (ибо  вам,  а  не  кому другому, посвящены  мои  писания)!  В  диалоге  Платона  под  названием  Пир Алкивиад, восхваляя  своего  наставника  Сократа,  поистине  всем  философам философа, сравнил его, между прочим, с силенами. Силенами прежде  назывались ларчики вроде тех, какие бывают теперь у аптекарей; сверху на них нарисованы смешные и забавные фигурки, как, например, гарпии, сатиры, взнузданные гуси, рогатые зайцы, утки под вьючным седлом, крылатые козлы, олени  в  упряжке  и разные другие занятные картинки, вызывающие у  людей  смех,  -  этим  именно свойством и обладал Силен, учитель доброго  Бахуса,  -  а  внутри  хранились редкостные снадобья, как-то: меккский бальзам, амбра, амом,  мускус,  цибет, порошки из драгоценных камней и  прочее  тому  подобное.  Таков,  по  словам Алкивиада, и был  Сократ:  если  бы  вы  обратили  внимание  только  на  его наружность и стали судить о нем по внешнему виду, вы не дали бы  за  него  и ломаного гроша - до того он был некрасив и  до  того  смешная  была  у  него повадка: нос у него был курносый, глядел он  исподлобья,  выражение  лица  у него было тупое, нрав простой, одежда грубая, жил он в бедности,  на  женщин ему не везло, не был он способен ни к какому  роду  государственной  службы, любил посмеяться, не дурак был выпить, любил  подтрунить,  скрывая  за  этим божественную свою мудрость.

knijky.ru

Краткое содержание Гаргантюа и Пантагрюэль Франсуа Рабле

Книга 1

Читая, пейте, ешьте, не грустите, - так обращается рассказчик повествования к читателю. Автор говорит, что это повесть об ужасной жизни ее героев. Гаргантюа был рожден в королевской семье, которая принадлежала древнему роду. Именем его отца было Грангузье, а мать звали Гаргамеллой. Мама вынашивала своего сына 11 месяцев и смогла родить его огромным и здоровым своим левым ухом. Рассказчик утверждает, что в этом нет ничего странного. Мальчика назвали Огромной глоткой, или Гаргантюа, по первым словам отца, когда тот увидел своего сына.

Мальчик обладал незаурядным умом и был силен, к 6 годам он знал, что подтираться лучше всего маленькими гусятами. У него было много учителей, - Дурако, Простофиль, Понократ. Когда Гаргантюа достиг определенного возраста, его отправили на учебу в Париж. Он был восхищен колоколами собора Богоматери, считая, что они подойдут его кобыле, Гаргантюа их снял. Его отговорили от этой блестящей идеи и колокола вернулись на свое место.

Гаргантюа активно обучался, когда началась война из-за лепешек. Грангузье хотел перемирия, но король Пикрохол не согласился, тогда отец позвал Гаргантюа. Замок Пикрохола у реки Вед был разрушен, начался пир в родовом замке, где Гаргантюа чуть не съел 6 паломников вместе с салатом, но вовремя выковырял их зубочисткой.

После хорошей попойки и знакомства с Братом Жаном главные герои отправились в поход, где победили Пикрохола окончательно и разбили всех его генералов, но Пикрохолу все же удается сбежать и его обнадеживает одна колдунья, которая напророчила ему снова быть королем когда рак свистнет. Пикрохол ждал всю жизнь и постоянно справлялся о новостях рака.

После победы главные герои снова устроили пир, а Брат Жан решил отменить все законы в побежденном государстве, чтобы никто не держал обета целомудрия, не был бедным и вел себя независимо. В этом новом государстве каждый вел себя так, как он хотел.

Книга 2

У Гаргантюа была прекрасная жена, принцесса Утопии, Бадбек. Она родила своему мужу огромного, здорового сына, а сама умерла. Гаргантюа назвал своего сына «Все Жаждущие», или Пантагрюэль, из-за того, что в то время была засуха. Новоиспеченный отец долго переживал из-за смерти своей жены, но потом решил не плакать, но пить.

Пантагрюэль был очень сильным мальчиком и еще младенцем порвал медведя на части. По примеру отца получать обучение Пантагрюэль поехал в Париж. По пути молодой великан встретил говорящего на французско-латинском языке лемузинца. Было совершенно не понятно, о чем лемузинец говорит, и это очень разозлило Пантагрюэля. Он начал душить лемузинца, пока мошенник не заговорил на нормальном, французском языке.

Пантагрюэль читал очень полезные и познавательные книги в библиотеке Св. Виктора. Они были том, как священники щелкают друг друга по носу или о правилах жизни подагриков и венериков. Во время одной из своих прогулок он встретил человека побитого, всего в синяках. Это был Панург, который недавно сбежал их турецкого плена, где его хотели зажарить и съесть, но тому удалось сбежать. После его побега сгорел весь город.

Пантагрюэлю легко удавалось решать судебные споры так, что все стороны и слушатели оставались довольными. Это прославило его как ученого. Один из ученых, Таумаст, захотел сразиться с Пантагрюэлем, проверив его ученость, предложил поединок знаками без слов. Панург предложил себя в качестве ученика Пантагрюэла и блестяще выиграл.

В это время Гаргантюа отправляется в страну фей, а в его отсутствие на утопию напали дипсоды. Пантагрюэль скорее едет домой, уничтожает 660 рыцарей врага, топит их лагерь мочой. Панург воскрешает обезглавленного Эпистемона, учителя Пантагрюэля, который во время смерти был в аду, и ему там очень понравилось, так, что он жалел о своем возвращении. Дипсодия была покорена.

Книга 3

После удачной войны Пантагрюэль стал королем Дипсодии, он переселил в эту страну часть жителей Утопии, чтобы те научили дипсодийцев послушанию и обязательности. Панургу был подарен замок, где тот прогулял все богатство, которого бы хватило на 3 года за 2 недели. Назанимал много денег, которые не собирался отдавать, говоря, что никто так не молится о жизни человека, как тот, кто занял ему денег.

Панургу вздумалось жениться, но он сомневался, надо ему это или нет, – принесет ли такой поступок ему счастье, или же он будет страдать в браке. Они решили погадать по Вергилию, но толкования героев кардинально различались и сомнения не были устранены. Сон Панурга тоже не принес однозначного решения.

Два друга обратились за решением своей проблемы к поэту, но тот ответил стихами, где были одни противоречия, он советовал Панургу и жениться и никогда этого не делать, и спешить и не торопиться и решиться, и бежать стремглав. Это запутало главных героев еще больше. Но никто так и не дал ответа вопрошающим, - ни брат Жан Зубодробитель, ни ученый муж Трипп, ни богослов, ни лекарь, ни судья, ни даже философ.

Кто-то говорил, что женитьба идет в комплексе с рогами и страданиями, как набор. Философ советовал жениться и не жениться, - по его мнению, это можно было сделать, а можно было и не делать. Панург сдался. Последними советчиками стали судья и шут. Судья сам оказался судимым, Пантагрюэль смог спасти его своим красноречием. А судья оправдал себя старостью, - так его отпустили не наказывая. Шут дал ответ противоречивый, но посоветовал отправиться людям, ищущим ответа к оракулу Божественной бутылки, подарив Панургу пустую бутылку. Герои собрали флотилию и были готовы к отплытию в путешествие на поиски устранения сомнений о нужности и ненужности брака.

Книга 4

День пятый. Герои встречают Фонарийский корабль. Панург поссорился с тем, кто звал себя Индюшонок, он был жадным купцом. Панург захотел проучить надменного купца, купив его барана, но необычного, а того, кто был самым главным в стаде баранов. Панург сбросил животное за борт и за ним начали прыгать остальные бараны. Купец, пытавшийся спасти свой товар, сам упал за борт и утонул.

Путники достигли земель Прокурации, ее жителями были ябеды и прокуроры. Многие зарабатывали на жизнь оскорблениями людей, драками и судами. Путникам не предложили даже еды и воды. За двадцать золотых брат Жан избил одного из жителей, а остальные завидовали тому, кого били за такие деньги.

Герои проплывали острова Жалкий, Дикий, жители которых враждовали друг с другом, одни были постниками, а другие жирными колбасами. На Диком Колбасы напали на путников, решив, что они шпионы Постника. Бой был смелым, бодрым, но последним для многих из Колбас. Их божество в виде хряка отправило раненым Колбасам бочки целительной горчицы.

Путники посетили такие острова как Руах, Папефиги, Папоманы. Там они узнали об истории одного пахаря, который спорил с чёртом. Однажды он посеял полбу, и они с чёртом решили поделить то, что вырастет, пополам. Чёрт выбрал подземные плоды и через несколько месяцев остался ни с чем. А когда мужик сажал репу, чёрт решил схитрить и позарился на то, что выросло над землей, и снова остался ни с чем. Чёрт разозлился и вызвал мужика на бой царапаньем, но недовольного обхитрила находчивая жена мужика.

Проплывая Ледовитое море, путники слышали замерзшие зимой звуки битвы, которые оттаяли весной и теперь были слышны. Одним из островов правил мессер Гастер, которого все звали всемогущим. Люди предлагали Богу всю еду и считали, что Гастер был тем, кто создал все искусство. Наука тоже была создана Гастером, как и все остальное. Когда путешественники проплывали острова, где жили Воры и Разбойники, Панург испугался кота Салоеда, думая, что кот – чёрт, а затем рьяно отвергал свой испуг.

Книга 5

Друзья прибывают на остров Звонкий, но их на него запустили только после того, как путники попостились 4 дня. Это было тяжело, - и спустя рукава и даже зря. На этом острове жителями были разнообразные птицы, которые пели когда начинали звонить колокола.

После были острова Железных Изделий, Плутней. Путники побывали на Застенке, где жили ужасные Пушистые Коты. Жители этого острова питались взятками, в гавань шли корабли с большим количеством взяток. Путникам насилу удалось избавиться и убежать от пушистых лап этих чудовищ.

Матеотехнией правила королева Квинтэссенция. Она питалась только абстрактным, чем-то вроде категорий, а ее жители всегда были заняты очень полезными делами, – пытались подоить козлов, переливали молоко через решето, пытались поймать сетями ветер. Долгожданная Фонария приняла путников в лице Фонаря. Принцесса Бакбук была жрицей оракула и встретила путников приветливо, хорошенько накормив их и напоив.

Пир проводился в храме Бутылки, который был похож на погребок, а фонтан, бьющий внутри храма, имел волшебное свойство, - принимать вкус любимого вина того, кто его пьет. Все это понравилось путникам, они хорошо отдохнули, а затем Бакбук повела Панурга за ответом к Божественной Бутылке. Он увидел алебастровый фонтан, вознес ей Божественной Бутылке молитву виноградарей, раздался шум оттого, что Бакбук кинула что-то в фонтан, а затем послышалось «Тринк».

Бакбук подала Панургу книгу, которая оказалась бутылкой. Она расшифровала слово, произнесенное оракулом Бутылкой, которое означало «Пей» и приказала опустошить книгу бутылку до дна за один подход. Когда путники прощались, Бакбук передала письмо к отцу Пантагрюэля, Гаргантюа.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Рабле Гаргантюа и Пантагрюэль. Картинка к рассказу

Сейчас читают

2minutki.ru

Читать книгу Гаргантюа и Пантагрюэль Франсуа Рабле : онлайн чтение

Франсуа РаблеГаргантюа и Пантагрюэль

«Гаргантюа и Пантагрюэль»: хроника, роман, книга?

«С великою досадою принужден я поместить в сию Библиотеку многих сочинителей, из коих одни писали скверно, иные бесстыдно и без всякого приличия, другие как еретики, и всех хуже некий, именуемый Франсуа Рабле, насмешник над Богом и миром…» Так извинялся перед ценителями словесности Антуан Дювердье, автор «Библиотеки» (1585), одного из первых во Франции каталогов печатных книг. В 1623 году ревностный поборник католицизма иезуит Франсуа Гарасс (или, в латинском варианте, Гарассус), обрушиваясь на щеголей-либертенов в памфлете «Занятное учение нынешних остроумцев, либо себя таковыми полагающих», не находит более убедительного доказательства их нравственного падения, нежели описание их идеальной библиотеки, где, наряду с творениями Помпонацци, Парацельса, Макиавелли, выделяется главная книга – «анти-Библия»: «…У либертенов всегда в руках книга Рабле, наставление в разврате».

Слава Рабле на протяжении столетий была неотделима от яростных нападок на него. Но уже в XVI веке произведения этого писателя стали почти обязательной принадлежностью библиотек. Примерно в каждой третьей личной библиотеке во Франции на излете Возрождения имелись издания «мэтра Франсуа» (Библия была в каждой второй) – при том, что «Гаргантюа и Пантагрюэль» регулярно вносился во все Индексы запрещенных книг. Читать Рабле и владеть его книгой считалось грехом. Но – не согрешишь, не покаешься: вот, например, что писал другу в начале XVII века один образованный человек: «У меня долго находилась книга Рабле, но не моя: мне дал ее прочесть г-н Гийе. Каждый год он каялся на исповеди, что имеет книгу Рабле, но не в доме, а я – что у меня она есть, но чужая…»

В отличие от подавляющего числа своих современников, Рабле не переживал периодов забвения и, более того, не превратился в «музейного» классика, интересного лишь историкам литературы. До сих пор споры вокруг его романа и во Франции, и за ее пределами нередко выходят за рамки чистой науки. Достаточно вспомнить, какой эффект произвела и у нас в стране, и за рубежом знаменитая книга М. М. Бахтина1   Бахтин М.М. Творчество Ф. Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. – М., 1965.

[Закрыть], или какую откровенную неприязнь питал к создателю «Пантагрюэля» А.Ф. Лосев. Мировая известность врача из Шинона привела к не вполне адекватному его восприятию. Уже либертены, почитавшие Рабле, видели в его сочинении своего рода «энциклопедию французской жизни» Возрождения, исчерпывающее воплощение его духа и культуры. Подход этот, во многом справедливый, привел тем не менее к смещению исторической перспективы: громадная фигура Рабле, разрастаясь до размеров всей ренессансной культуры Франции, заслонила собой подавляющее большинство современников. «Мэтр Франсуа», наподобие своих великанов, одиноко вознесся над толпой безликих, полузабытых теней и над бесцветным морем книжной продукции XVI века. Поэтому до сих пор не утратили актуальности слова, написанные четыре столетия назад врачом Жаном Беркье: «Имя Рабле всем известно, всяк о нем говорит, но по большей части не вполне понимая, что это такое». Смысл же «Гаргантюа и Пантагрюэля» невозможно понять, изолировав его от самого широкого исторического и литературного контекста его эпохи.

Маленький томик ин-кварто под названием «Ужасные и устрашающие деяния и подвиги знаменитейшего Пантагрюэля, короля дипсодов, сына громадного великана Гаргантюа, написанные недавно мэтром Алькофрибасом Назье» появился в ноябре 1532 году, накануне традиционной лионской ярмарки. Выпустивший его печатник Клод Нурри специализировался на рыцарских романах, «пастушеских календарях» и прочих сочинениях того рода, который впоследствии получил название «ярмарочной» литературы. И рассказчик его новой книжки, «мэтр Алькофрибас», обращался к читателям в точности как ярмарочный зазывала, нахваливая свой товар со всеми проклятиями и божбой, предусмотренными средневековым жанром «крика разносчика». Что заставило Рабле, чье имя скрывалось за прозрачной анаграммой, создать подобную книгу? Ведь шинонский врач, в отличие, скажем, от Клемана Маро, дурно знавшего латынь и вовсе не знавшего греческий, обладал обширной гуманистической образованностью. Монах-францисканец, он принадлежал в юности в Пуату к кружку эллинистов; затем, перейдя на службу к епископу Жоффруа д’Эстиссаку, увлекся медициной, оставил орден (подобные штудии были запрещены уставом францисканцев) и снискал успех своими лекциями в Монпелье, где получил в 1530 году звание бакалавра медицины; в 1532-м он практиковал в Лионе. В том же году у одного из крупнейших лионских либрариев и печатников, Себастьяна Грифиуса, вышли подготовленные Рабле издания «Афоризмов» Гиппократа и латинских посланий итальянского врача Манарди, в посвящении которых, обращаясь к своему другу, юристу из Пуату Андре Тирако, ученый-гуманист негодовал на людей, «что не могут и не хотят избавиться от плотного и едва ли не киммерийского тумана готической эпохи и обратить взоры к сияющему светочу солнца» – знания.

Конечно, отчасти обращение Рабле к народной традиции объясняется самим характером французского гуманизма, который в значительно большей мере, нежели итальянский, проявлял интерес к национальной литературе и проблемам национального языка. Становление абсолютизма стало одним из важных факторов, повышающих статус народного наречия: «королевское знание» было знанием французским par excellence. Кроме того, соперничество с Италией, обострившееся на рубеже XV—XVI веков, заставляло искать в средневековом наследии образцы, доказывающие превосходство французской культуры над заальпийской. Возник целый пантеон средневековых авторов – «аналогов» великих писателей древнего Рима и Италии: считалось, например, что Кретьен де Труа или Гильом де Лоррис и Жан де Мен, создатели «Романа о Розе», прославили национальный язык и словесность не менее, нежели Овидий или Вергилий словесность латинскую, а Данте, Петрарка и Боккаччо итальянскую. Однако «ярмарочная» литература отнюдь не принадлежала к этому пантеону. Обращение к ней Рабле стало блестящим экспериментом – возможно, навеянным аналогичными опытами современных итальянских писателей, в частности Боярдо и Ариосто, однако совершенно новым по духу: его роман стал гигантским тиглем, где сплавились воедино едва ли не все средневековые жанры, приемы, стили и типы персонажей.

Каждая из четырех первых книг романа (атрибуция пятой книги, изданной в окончательном виде лишь в 1564 году, спустя 11 лет после смерти Рабле, во многом проблематична) в самом общем виде ориентируется на определенный жанр, а нормы ее восприятия сформулированы Рабле в его знаменитых прологах. В «Пантагрюэле», обращаясь к читателю, мэтр Алькофрибас называет своим источником и образцом «Великие и бесподобные хроники об огромном великане Гаргантюа», «книгу в своем роде единственную, равных себе не имеющую и беспримерную». Первая (хронологически) книга подчиняется канонам хроники – жанра, который еще в конце XV века был одним из ведущих в национальной словесности: недаром свод «Великих французских хроник» стал первым сочинением на народном языке, отпечатанным французскими типографами. Вершины своего развития хроника достигла при дворе герцогов Бургундских, хронистами которых были такие крупные поэты «осени средневековья», как Жорж Шатлен, Жан Молине или Жан Лемер де Бельж. Должность придворного хрониста, или, как его называли в Бургундии, инцидиария, означала не только приближенность к государю, но и высочайшее признание литературных заслуг.

Свой рассказ хронист мыслил как часть общей истории христианского мира, отрывок из бесконечной «книги» божеских и человеческих дел, а потому непременно обозначал, хотя бы кратко, предшествующие события начиная с библейских времен, а также историю династии, на службе которой он состоял. В полном соответствии с каноном Алькофрибас помещает в первой главе книги обстоятельную генеалогию Пантагрюэля и описание чудес, предшествующих его рождению. «…Ибо, – пишет он, – ведомо мне, что все добрые историографы так именно и составляли свои хроники». В прологе он не забывает уточнить, что состоял при Пантагрюэле и «у него прослужил от молодых ногтей до самых последних дней», иными словами, оговаривает свою роль придворного хрониста. И наконец, он истово клянется, что его творение отвечает главному принципу хроникальной поэтики – правдивости, исторической достоверности: «Готов прозаложить всем чертям на свете тело свое и душу, всего себя со всеми потрохами, если на протяжении этой истории хоть раз прилгну», а заодно призывает на головы читателей все возможные напасти, если им вдруг вздумается усомниться в правдивости его рассказа, то есть нарушить законы восприятия жанра.

Итак, «Пантагрюэль» задуман в продолжение «Великих хроник», назван автором «хроникой» и ориентирован, пусть и пародийно, на поэтику этого жанра. Однако его, как и последующие книги, принято называть «романом». Не ошибка ли это?

Безусловно, произведение Рабле обладает всеми внешними признаками романа в современном понимании, от объема до единства героя. Его принадлежность к романному жанру доказывается и в известных работах М.М. Бахтина. Однако современники также считали «Пантагрюэля» романом – вкладывая в это обозначение несколько иной смысл. Так, в 1533 году некий парижанин по имени Жак Легро составил для себя список книг, который собирался в ближайшее время прочесть. В этом своеобразном каталоге (известном как «опись Жака Легро») содержится более 30 рыцарских романов – и среди них «Пантагрюэль», который в глазах горожанина, по-видимому, ничем принципиально не отличался от «Роберта Дьявола», «Фьерабраса» и «Гюона Бордоского», в свою очередь, упомянутых в «хроникальном» прологе мэтра Алькофрибаса. В один ряд с «Ланселотом» и «Ожье Датчанином» ставит книги Рабле и автор написанного 15 лет спустя трактата «Теотим» – доктор богословия и «гроза еретиков» Габриель де Пюи-Эрбо (в латинском варианте Путербий), тот самый «бесноватый путербей», которого за его нападки походя, в числе других порождений Антифизис, уничтожил Рабле в «Четвертой книге». В 1552 году протестант Пьер Дюваль издает стихотворный трактат «Триумф правды», в котором, помимо прочего, содержится перечень «пустых и никчемных» книг, выпускаемых французскими печатниками; среди них – те же «Фьерабрас» и «Ожье Датчанин», «Амадис Галльский», «Рено де Монтобан», а также, выделенный особо, «Пантагрюэль, что превзошел их всех».

Таким образом, «Пантагрюэль» воспринимался во времена своего создания как рыцарский роман. Этот средневековый жанр в эпоху Возрождения не только превратился в одну из самых популярных разновидностей «народных» книг, но и послужил материалом для целого ряда шедевров, от «Неистового Роланда» Ариосто до «Дон Кихота» Сервантеса. Однако в период позднего средневековья законы романа совпадали с канонами хроники: уже в XIII веке, когда появились первые прозаические обработки старинного эпоса и рыцарского романа, принцип исторической достоверности распространился практически на всю сферу повествовательной прозы: «истории» для того и перелагались прозой, чтобы их «правдивость» не искажалась более в угоду стихотворному метру и рифме. И к началу XVI века, когда и хроника, и рыцарский роман утратили свои высокие позиции в культуре, перешли в сферу «народной» литературы, риторика исторической достоверности пышным цветом расцвела в различных смеховых жанрах, оформляя рассказы о невероятных приключениях либо волшебников и великанов, либо плутов типа Тиля Уленшпигеля – рассказы, которые в народной среде, впрочем, нередко воспринимались всерьез.

«Гаргантюа», вышедший два года спустя (1534) и ставший в последующих изданиях первой книгой романа, внешне развивает успех «Пантагрюэля»: он остается в русле народных хроник, причем Рабле использует «родственный» принцип циклизации, который был характерен для позднесредневековых романных сводов, – история сына дополняется историей отца. Но поэтические установки, изложенные в его прологе, меняются: если в «Пантагрюэле» рассказчик клянется, что его история в высшей степени правдива, то в «Гаргантюа» мэтр Алькофрибас настаивает на том, что его творение имеет не только буквальный смысл. Силены, Сократ, откупоренная бутылка, мозговая кость – все это изобилие метафор предостерегает читателя от «скороспелого вывода», что книга содержит одни лишь «нелепости, дурачества и разные уморительные небывальщины». Под их оболочкой скрывается ценнейшая «мозговая субстанция», которую можно извлечь «после прилежного чтения и долгих размышлений». «Пантагрюэль» требует веры, «Гаргантюа» – истолкования: поэтика хроники сменяется поэтикой аллегории.

Аллегорическая интерпретация в культуре средних веков и раннего Возрождения была неотъемлемой принадлежностью «поэзии» в широком смысле – тех «басен поэтов», которые еще Боккаччо в трактате «Генеалогия языческих богов», популярном и во Франции, защищал от невежественных нападок. Такой подход к литературе, в том числе и античной (здесь пальма первенства по праву принадлежит «Метаморфозам» Овидия – «Библии поэтов», как они были названы в одном из изданий XV века), стал необходимым связующим звеном между средневековой дидактикой и современным пониманием литературы как художественного вымысла. Еще в 1526 году Клеман Маро, подготовивший для печати «Роман о Розе», снабдил его «Моральным толкованием», в котором писал: «Если мы в понимании своем продвинемся не далее оболочки буквального смысла, то лишь получим удовольствие от вымыслов и историй, не постигнув особенной пользы, которую в моральном разумении приносит сердцевина духовная, то есть происходящая из внушения Святого Духа». Если вынести за скобки разницу интонаций, то «сердцевина духовная», которую обнаруживает Маро в романе Гильома де Лорриса и Жана де Мена, – это та же «мозговая субстанция», которую призывает «высосать» из своей книги Алькофрибас.

Таким образом, призывая читателей последовать примеру собаки, «самого философского животного в мире», и насладиться «высоким» смыслом, заложенным в его произведении, Рабле определяет его уже не как историю, но как вымысел: две части и два пролога одного и того же повествования включаются в разные и отчасти даже противоположные поэтические системы.

Однако эти системы обладали, бесспорно, одной общей чертой. Обе они получили развитие в эпоху «осени средневековья» и к 30-м годам XVI века во многом устарели. Алькофрибасовы прологи – это смеховая игра с канонами и приемами средневековой словесности. И если Рабле поминает скрытые в его книге «величайшие таинства и страшные тайны, касающиеся нашей религии, равно как политики и домоводства», то лишь затем, чтобы обозначить один из прежних принципов восприятия литературы, немедленно оставляя его на долю «дураков» и «межеумков» (в число которых, между прочим, попадают у него Плутарх и Полициано). Автор стремится как можно точнее указать предмет своей пародии – сугубо средневековое понимание словесности и книги. В прологе «Пантагрюэля» Алькофрибас расхваливает читателям не только содержание своей истории, но и «целебные» свойства собственной книги и ее образца – народных хроник, чтение которых помогает подагрикам и венерикам, подобно тому как житие св. Маргариты помогает роженицам. Но восприятие книги (в первую очередь, конечно, Библии) как сакрального предмета, обладающего магической силой и способного избавлять от хворей, – характерная черта народной, по преимуществу бесписьменной культуры средних веков. Заявляя, что и его творение того же сорта, Алькофрибас пародийно задает для нее средневековые правила восприятия.

Во многом поэтому Рабле в дальнейшем объединял «Гаргантюа и Пантагрюэля» – отчасти в противовес паре Третья – Четвертая книга. Больше того, он самым внимательным образом следил, чтобы две первые части романа имели одинаковый внешний вид. После смерти Клода Нурри, последовавшей в 1533 году, шинонский врач сотрудничал с лионским печатником Франсуа Жюстом, одним из крупнейших издателей литературы на народном языке, близким к протестантским кругам, другом Маро, Мориса Сэва и многих других современных авторов. Все издания «Пантагрюэля» (1532, 1533, 1534, 1537 и 1542) и «Гаргантюа» (1534, 1535, 1537 и 1542), подготовленные самим Рабле, сошли именно с его печатного станка. И все они имели две внешние особенности – формат ин-октаво и готический шрифт, использовавшийся к тому времени только для печатания «народных» книг.

Насколько важны были эти внешние признаки для шинонского гуманиста, показывает скандал, разгоревшийся в 1542 году, когда гуманист Этьен Доле, выхлопотавший себе в 1537 году у короля привилегию издателя (а в 1546-м сожженный как еретик по доносу своих коллег), выпустил обе книги без ведома автора. Реакция Рабле была немедленной и необычайно резкой. Сам по себе факт пиратства в эпоху, когда система привилегий на печатание книг была крайне запутанной и несовершенной, вряд ли мог побудить создателя «Гаргантюа и Пантагрюэля» назвать бывшего друга «плагиатором и человеком, склонным ко всяческому злу». Негодование автора вызвало в первую очередь то, что Доле отпечатал «Забавную и веселую историю огромного великана Гаргантюа» и «Пантагрюэля, короля Дипсодов, восстановленного в его первоначальном виде» не готикой, а гуманистической антиквой. Смена шрифта автоматически лишала книги Рабле их «низкого» статуса, неотделимого от налета старины.

Культурную границу между готикой и антиквой недвусмысленно обозначил сам Рабле, описывая в «Гаргантюа» процесс воспитания юного великана. Пока Гаргантюа обучался премудрости у «великого богослова, магистра Тубала Олоферна», тот, среди прочего, учил его «писать готическими буквами»; когда же юноша попал к Понократу (доказав своими успехами преимущества гуманистической системы обучения перед схоластической), он постиг науку «красиво и правильно писать буквы античные и новые римские». Две первые свои книги Рабле явно числил по ведомству Тубала Олоферна. К концу того же 1542 года он выпустил у преемника Жюста Пьера де Тура свое издание, объединяющее «Гаргантюа» и «Пантагрюэля», – готическое.

Роман Рабле точно вписан в традицию «народных» книг; если сам он заимствует ряд мотивов из «Великих хроник» (например, историю о колоколах собора Парижской Богоматери или подробный реестр тканей, что пошли на одеяние Гаргантюа, с их цветовой символикой), то и некоторые его эпизоды – такие, например, как знаменитый каталог книг аббатства Св. Виктора, – в свою очередь, переходят в последующие их издания. Еще в конце XIX века историки считали шинонского врача если не автором «Хроник», то по крайней мере «редактором», подготовившим их к печати. С другой стороны, сразу после появления «Пантагрюэля» этот персонаж приобрел невиданную популярность: имя его, прежде встречавшееся в мистериях (так звали бесенка, насылающего жажду), замелькало на обложках самых разных по жанру произведений для привлечения читателей. Более того, персонаж Пантагрюэль подвергся своего рода «вторичной мифологизации», превратившись в элемент карнавалов и иных празднеств. Сохранились, например, свидетельства о празднестве «дурацкого аббатства», организованном в Руане в 1541 году и содержавшем многочисленные отсылки к «Пантагрюэлю». Для французской культуры середины XVI века Пантагрюэль стал во многом фигурой эмблематической – чему способствовал и сам Рабле, выпустивший в 1533-м у Жюста пародийный астрологический прогноз, озаглавленный «Пантагрюэлево предсказание, верное, истинное и непреложное на всякий год, сочиненное недавно на пользу и употребление природным сумасбродам и бездельникам мэтром Алькофрибасом, главным стольником сказанного Пантагрюэля».

Но в сферу игры у Рабле попадают не только средневековые жанровые каноны и персонажи. Прежде всего игровым объектом у шинонского врача оказывается сам национальный язык, его законы и культурная стратификация. Языковую игру традиционно принято считать проявлением духа ренессансной свободы, отличающей «Гаргантюа и Пантагрюэля». Однако Рабле и здесь сохраняет (пародийную) верность традиции. Вот только один пример. В главе VI «Пантагрюэля» Рабле вкладывает в уста лимузенского школяра почти дословную цитату из трактата печатника-гуманиста Жоффруа Тори «Цветущий луг», вышедшего в 1529 году. Тори придумал этот образчик «неестественного» французского наречия, дабы высмеять тех, кого он называл «грабителями» (или «обдирателями», как именует школяра Пантагрюэль) латыни, – одну из разновидностей людей, калечащих национальный язык. Но наряду с «грабителями» он называет и других: «шутников» (между прочим, эпитет Plaisantin, «шутник», впоследствии прочно пристал к самому Рабле), «жаргонеров» и, что особенно интересно, «изобретателей новых слов», «каковые после выпивки говорят, что голова у них совсем замудрявая и переконфущенная и полна всякой куролесины и обалдистики, всякой мусорени и рассупотины…».

Сходство с языком Рабле (включая мотив выпивки) настолько разительно, что некоторые историки даже полагали, будто именно из трактата Тори шинонский врач почерпнул общий принцип своей стилистики. Но смысл отсылки у Рабле явно сложнее. Его книга пропитана атмосферой той полемики о народном языке, самым знаменитым памятником которой станет «Защита и прославление французского языка» Жоашена Дю Белле, но чьи истоки восходят еще по крайней мере к XV веку. Многие неологизмы, традиционно считающиеся «раблезианскими», изобретены на самом деле французскими поэтами рубежа XV—XVI веков, известными как «великие риторики» и прославившимися своим языковым новаторством, – Жаном Молине, Жаном Лемером де Бельж и их современниками. С некоторыми из них (например, с Жаном Буше) Рабле состоял в дружеских отношениях. Крупнейшие поэты этой школы в свое время, как мы уже говорили, состояли хронистами при дворе герцогов Бургундских. И именно для творчества «риториков» была в высшей степени характерна та идея «скрытого», аллегорического смысла поэзии, на которой строится пролог к «Гаргантюа». Рабле четко обозначает традицию, в рамках которой следует читать его творение. Но эта традиция, определяющая для французской словесности начала XVI века, в 30-х годах постепенно стала сменяться новыми поэтическими установками, которые получат законченное воплощение полтора десятилетия спустя в творчестве «Плеяды». Вполне вероятно, что неологизмы у Рабле, наряду с оформлением двух его первых книг, служат своего рода знаком уходящей эпохи, архаизирующим стилистическим приемом.

Жизнь Гаргантюа и Пантагрюэля протекает в определенный историко-культурный период: это «осень средневековья», время становления гуманизма во Франции, долгое время считавшейся на родине Ренессанса, в Италии, страной неотесанных рыцарей, превыше всего почитающих ратное искусство и доблесть. Дистанция между юностью отца и юностью сына подчеркнута симметрией родительских писем, которые оба они получают, обучаясь в Париже. Грангузье пишет Гаргантюа, дабы, хоть и не без сожаления, вывести его из состояния «философического покоя» и призвать на войну с Пикрохолом. Впоследствии сам Гаргантюа в своем знаменитом послании скажет: «То было темное время, тогда еще чувствовалось пагубное и зловредное влияние готов, истреблявших всю изящную словесность», – и повелит Пантагрюэлю «употребить свою молодость на усовершенствование в науках и добродетелях», лично определив круг дисциплин, которые тому следует превзойти. Лишь позднее, когда юноша превратится в зрелого мужа, ему предстоит научиться владеть оружием, дабы защищать себя и друзей от происков неприятеля. Послание Гаргантюа – программа гуманистического воспитания молодого короля, написанная по всем правилам риторики и с использованием топики, восходящей еще к Петрарке. Однако было бы неосторожно считать этот набор общих мест гуманистического эпистолярного жанра (очень напоминающий послания французских гуманистов XV века – Фише или Гагена) изложением взглядов самого Рабле. Ибо уже в следующей главе романа эта программа обретает воплощение: Пантагрюэль встречает Панурга.

Центральный персонаж повествования о Пантагрюэле возникает в нем как антипод лимузенского школяра: в отличие от незадачливого студиозуса, он отвечает на вопрос великана не на исковерканном французском, а на доброй дюжине различных языков (как реальных, так и вымышленных). Рабле не скрывает своего источника – Панург изъясняется на манер адвоката Патлена, героя знаменитого цикла фарсов. Гуманизм сталкивается со стихией балагана, образуя с нею «такую же неразлучную пару, как Эней и Ахат». Результат следует незамедлительно: Пантагрюэль триумфально разрешает тяжбу между сеньорами Лижизад и Пейвино, прибегнув к «кок-а-ляну», излюбленному приему ярмарочного театра (и реализуя тем самым наказ отца изучить «прекрасные тексты гражданского права»), а чуть позднее Панург от его лица посрамляет ученого англичанина Таумаста с помощью жестикуляции, не оставляющей сомнений в своем театрально-площадном происхождении. Истинная мудрость в романе Рабле имеет мало общего с гуманистической образованностью. Ее средоточием оказываются не книги (перед диспутом Панург решительно советует своему господину выкинуть их из головы), но стихия ярмарочной игры, вовлекающей в себя все области знания, жанры и стили современной культуры.

Именно книжная наука выступает в «Гаргантюа и Пантагрюэле» излюбленным предметом пародии. Любопытно, что в знаменитом Телемском аббатстве (устройство которого обычно считают воплощением гуманистических идеалов Рабле) библиотека хотя и присутствует, но упомянута мимоходом, лишь как элемент архитектуры здания, но не уклада жизни телемитов. Автор не упоминает ни одного заглавия содержащихся в ней книг – в отличие от библиотеки аббатства Св. Виктора, каталог которой занимает несколько страниц.

Хотя телемиты и говорят на пяти-шести языках и на каждом из них умеют сочинять стихи и прозу, этот «культурный пласт» никак не отражается на их существовании. Совершенные кавалеры и прелестные дамы охотятся, играют, пьют вино; одним их модам посвящена целая глава, подобно тому как целая глава (текстуально близкая народным хроникам) отведена одеянию Гаргантюа. Жизнь телемитов, исполненных столь обширных познаний, протекает между «ристалищем, ипподромом, театром, бассейном для плавания и изумительными трехъярусными банями»; чтение среди их занятий не фигурирует ни разу. Аббатство напоминает одновременно как стихотворные «Храмы» (Любви, Чести, Добродетели, Купидона и пр.), создававшиеся «риториками», так и топику «просвещенного кружка», на которой строилось еще обрамление «Декамерона» Боккаччо и которая активно разрабатывалась в итальянской новеллистике и трактатах-диалогах начала века (у Бембо, Кастильоне, Фиренцуолы). Однако у Рабле отсутствует главная составляющая этой топики – идеализация определенного типа красноречия и социального поведения. Его юноши и девушки не проводят время в рассуждениях, не обмениваются новеллами и даже шутками. Вряд ли случайно «пророческая загадка», завершающая рассказ о Телеме, согласно истолкованию брата Жана, заключает в себе всего лишь описание игры в мяч. Социальная же функция новой обители сводится, судя по всему, к устройству семейной жизни «монахов» – каждый из них, покидая «монастырь», увозит с собой любимую девушку, с которой затем живет долго и счастливо. Смеховая игра, «пантагрюэлизм», которым, по утверждению Рабле, полна его книга, не признает позитивного, то есть «серьезного», идеала.

В «Третьей книге героических деяний и речений доброго Пантагрюэля», вышедшей в 1546 году у парижского издатель Кретьена Вешеля, игра, не меняя своей сути, получает иную направленность. Если в первых двух частях «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле ориентировался на нормы изживающей себя культуры, то новое его творение вписывается в контекст современных поэтических дебатов. В 40-х годах XVI века во Франции разгорелся так называемый «спор о возлюбленных», первотолчком к которому послужил перевод трактата Бальдассаре Кастильоне «Придворный». Содержавшаяся в трактате проповедь возвышенной любви в духе платонизма Фичино породила целую волну произведений разных жанров, обострив не утихавшую с начала прошлого столетия дискуссию о природе женщины (кто она: сосуд греха или средоточие божественной красоты и добродетели?) и любовного чувства. В «споре» приняли участие практически все крупные поэты эпохи: Маро, Сен-Желе, Доле, Коррозе, Маргарита Наваррская. Своеобразным отражением его стала и «Третья книга» Рабле: намерение Панурга (придворного!) вступить в брак служит поводом для бесконечных дебатов – остающихся, в соответствии с логикой смеховой игры, без какого-либо положительного разрешения. Фарсово сниженная (до проблемы рогов), проблематика «спора» обретает поистине вселенский масштаб: Панург обращается за советом не только к своему господину и к его окружению (брату Жану, Эпистемону), но и к богослову, поэту, лекарю, законоведу, философу и даже к панзуйской сивилле, испробует всевозможные виды гадания. Матримониальный вопрос постепенно превращается в поиски некоей единой, непреложной – и недостижимой – истины.

Стихия игры в «Третьей книге» абсолютна: девиз телемитов «Делай что хочешь» словно распространяется на весь романный мир, придавая ему качественно иной по сравнению с предыдущими книгами смысл. Именно в этой части романа получает законченное выражение та философия ничем не ограниченной (а потому и трагической) свободы человека, которая вызвала столь яростное неприятие со стороны Церкви и которая была столь характерна для эпохи позднего Возрождения. Главным героем Рабле становится Слово, самодостаточное, не нуждающееся в оправдании какой-либо внешней, высшей истиной; его эмблемой выступают гомерические глагольные перечни из «Предисловия автора». Уподобляя себя Диогену, «безумствующему» с бочкой, автор погружает персонажей в бесконечный поток словесных форм и знаков, обнимающий все сферы знания и деятельности. В «Четвертой книге» (1547), где Рабле, используя сюжетную схему средневековых видений (вроде «Плавания святого Брендана»), отправляет Пантагрюэля с друзьями искать истину в далеких странах, поток этот захватывает уже всю землю, порождает причудливые, фантастические создания, словно сошедшие с полотен Босха, и создает ту не столько веселую, сколько жутковатую картину мира, которую по традиции принято считать сатирической и которая отчасти предвосхищает мизантропический шедевр Свифта. Слово в буквальном смысле становится стихией, оно звучит даже в открытом море – как в знаменитом эпизоде с оттаявшими словами, почерпнутом Рабле у того же Кастильоне. Именно оно превращается в «мозговую субстанцию» романа, обретая плотность материального объекта, наподобие того, как «пантагрюэлизм» двух первых книг романа претворяется в волшебное растение пантагрюэлион, которым нагружены трюмы кораблей Пантагрюэля.

iknigi.net